И заплакал палач... - Страница 15

Дело в том, что я позабыл о главном, о том, что задавало тон всему этому делу: ведь Марианна сама бросилась под машину. Для того, чтобы решиться на такой отчаянный шаг, нужно было ужасно страдать. А может, она приехала в Испанию с мужчиной, и тот ее бросил?

Если я хотел сохранять Марианну, нужно было увезти ее в такой отдаленный уголок, как Кастельдефельс... Туда, где не мог появиться никакой персонаж ее прошлой жизни, и никто не мог указать на нее пальцем, позвать по имени. Я ужасно боялся, что так может случиться. Она настолько принадлежала мне, что я бы не выдержал, если бы кто-то другой заговорил с ней о вещах и о людях, которых я не знал.

Чтобы получить полную свободу передвижения, необходимо было добыть для нее документы. Ясное дело, для этого я и приехал во Францию, но теперь, мчась на машине по нашим дорогам, стал понимать, что задача эта уже вышла из теоретической области и сделалась неотложным и настолько же трудновыполнимым делом. Я не особенно представлял себе, к кому можно обратиться с подобной просьбой. Догадывался, конечно, что где-то на Пигаль или в другом месте должны были существовать специалисты в таких делах, но сам я их не знал, и никто из знакомых не мог бы меня с ними свести. Тогда в голову мне пришла идея самому обмануть закон. Это казалось мне надежнее и обошлось бы дешевле. Но только каким образом?

Я вел машину, не обращая внимания на дорогу, повинуясь водительскому инстинкту. На спидометре накручивались километры, а я нисколько не чувствовал усталости. Наскоро пообедав в Тулузе, я затем остановился в Лиможе на ночлег. Но после ужина силы вернулись ко мне, и я решил продолжать свою гонку к Парижу.

Дорога – это как опиум. Когда слишком долго едешь, тело как будто цепенеет. И ведешь машину уже с помощью подсознания. Это оно заставляет включать фары, вовремя отмечает вереницы огоньков стоящих у обочины грузовиков. Оно и на тормоза велит нажимать...

В такие минуты думается легче. Натянутые нервы становятся усердными помощниками мозга.

Во мне как будто происходило извержение вулкана.

Между Лиможем и Орлеаном вопрос о документах наконец разрешился. На самом деле все оказалось очень просто. У меня еще жива была мать. Вот уже восемь лет она, почти полностью парализованная, жила в специальном санатории. Достаточно было запросить в мэрии ее родного города свидетельство о рождении и потом переправить дату. Дело, конечно, не из легких, но еще когда я учился в лицее, у меня обнаружился настоящий талант подделывать отметки в дневниках. Мастерство мое было так велико, что даже одноклассники не раз обращались ко мне с просьбой подделать отметки, чтобы родители их не ругали.

Когда я это сделаю, отправлюсь в свой полицейский участок, чтобы получить на мать справку с места жительства. Вместо удостоверения личности представлю метрику и квитанции об оплате жилья, выписанные на имя матери... Справку дадут без разговоров. Останется написать заявление с просьбой выдать паспорт, а к нему приложить свидетельство о рождении и справку с места жительства. Ну и фотографии Марианны. Сам пойду в префектуру. Конечно, это может показаться подозрительным, но тут я воспользуюсь Туринг-клубом. Ведь это же мой клуб... В общем, за четыре-пять дней получу все бумаги. А тем временем выхлопочу себе новую испанскую визу. У меня будет два паспорта с одинаковой фамилией – все пройдет, как по маслу. Сейчас лето, и в консульстве настоящая запарка.

Если хоть немножко повезет, удастся получить въездную визу, и тогда выезд тоже оформят без сучка, без задоринки. Особенно меня привлекало в этом плане то, что Марианна никак тут не замешана. В случае неудачи пострадаю я один, да и мне тоже не станут отрубать голову за подделку документов.

В Орлеане я понял: если сейчас же не заторможу, то врежусь в столб. На городских часах пробило два. Я заметил полицейских, делавших обход, и попросил показать мне, где гостиница. Спустя десять минут я уже укладывался на скрипящую кровать, с которой, казалось, никогда уже не поднимусь.

13

Дольше всего пришлось ждать свидетельства о рождении. Мать родилась в Сент-Омере, и на то, чтобы написать письмо к секретарю мэрии, а потом получить от него ответ, ушло три дня.

Чтобы убить время и немного отвлечься, я решил зайти к нескольким друзьям-художникам, но солнце выгнало всех из мастерских, и везде я находил только запертые двери. Тогда я перекинулся на Брютена, директора картинной галереи. Он приветствовал меня, как встречают победителя «Тур де Франс», пригласил поужинать и за десертом передал чек, проливший живительную струю на мой порядком усохший банковский счет.

Он расспрашивал меня об Испании, о моем творчестве, о том, как там живут... Я отвечал в основном односложно.

– Похоже, у вас что-то не ладится, Мерме. Со здоровьем нелады?

– Нет...

– Что-то вы похудели.

– Да это из-за испанской еды, никак к ней не привыкну.

– А вы уверены, что не влюблены?

Брютен был толстяком, с голым, как яйцо, черепом. Он носил квадратные очки без оправы и считал своим долгом одеваться во все черное, чтобы выглядеть посолиднее, хотя и так смотрелся, как памятник солидности.

– Смотрите, сейчас без глупостей! У вас в руках хорошая наживка! Вас начинают узнавать, а слава, знаете, как эпидемия... Скоро станете получать приглашения отовсюду...

– Лучше бы получать чеки, господин Брютен.

– Фи! Как может художник говорить такие вещи?

– Миф о голодном артисте уходит в прошлое. Мне кажется, люди наконец поняли, что и гению невредно набивать свой желудок, и хорошо сшитые костюмы идут ему не меньше, чем другим, что он умеет при случае и машину поводить. И вообще, совсем не обязательно жить в дерьме, чтобы делать красивые вещи!