И заплакал палач... - Страница 16

Это развеселило его. Он посмеялся.

– Вы мне нравитесь. Не напрасно я стал разыгрывать вашу карту. Хотя пока только перья летели, но сейчас чувствую: ветер переменился. Так организую вам американскую кампанию, что закачаетесь мой мальчик!

– Что-то мне пока не хочется ехать в Штаты, господин Брютен!

Он опешил. Даже снял свои квадратные очки. Без них Брютен стал похож на диковинную рыбу.

– Что вы сказали?

– Сказал, что не хочу пока ехать в Америку. У меня полно работы, я в самом расцвете сил. Не хочу рисковать, прерывать творческий порыв ради рекламной поездки.

Он покачал головой.

– Да-да, понимаю. Ладно, потом поговорим. Вы еще побудете в Париже?

– Нет, надо возвращаться в Испанию.

– Когда?

– На этой неделе.

– О, Господи! Тогда зачем же вы сюда приехали?

– За деньгами.

– Могли бы просто позвонить. У меня агент в Барселоне. Он бы дал вам денег столько, сколько понадобится.

– Да, обидно, конечно. Ну уж ладно, раз я здесь...

Вечер уже был скомкан. Я ужасно скучал. Все думал о Марианне – как она там одна у себя в комнате в «Каса Патрисио»?

Море, наверное, было все в солнечных дорожках. К вечеру начинали мигать огоньки рыбачьих катеров. Я знал, что она плакала! Я это чувствовал. Она так же тосковала, как и я. Тоска точила ее, как скрытая болезнь. Никто, кроме меня, не мог ничего для нее сделать, и никто другой не значил для меня так много, как она. Мы стали одним целым, разделенным на время.

Сославшись на усталость после долгого пути, я ушел от Брютена.

Но ложиться спать что-то не хотелось. На улице было тепло и пыльно. Такие вечера летом бывают только в Париже. Небо сделалось совсем белым – день никак не хотел уходить.

Я решил покататься на машине, прежде чем вернуться в свою мастерскую на улице Фальгьер.

По Елисейским полям доехал до Булонского леса. Пересек его по диагонали и выехал к Сене со стороны Сен-Клу. Под деревьями обнимались влюбленные парочки, а по аллеям, открытым для движения, медленно скользили автомобили. Булонский лес весь наполнился летом и любовью. Сквозь зеленую листву я, казалось, различал страстные объятия. Эта чужая любовь раздражала меня. В мире существовала только одна – моя...

Хоть бы ОНА дождалась меня в «Каса»! Хоть бы, пока меня нет, испанская полиция не нашла никаких следов! Хоть бы они ее не вызывали! Я предусмотрел все, но об этом совсем забыл... Оставил ей тысячу советов на все случаи жизни, кроме того случая, если ее вызовут в полицию! Что она будет делать одна в Барселоне? Я дрожал при мысли о том, что она может потеряться, что может случиться новый шок, и тогда...

Струя прохладного воздуха напомнила мне, что Сена уже близко. Я выехал на эспланаду Лоншам и сквозь деревья увидел белый кораблик с возлежащими в шезлонгах пассажирами. И на минуту остановился полюбоваться вечерним покоем. В Кастельдефельсе все было кричаще ярко: и зори, и сумерки, и знойные дни... Там живешь, словно на картине Ван Гога. А в этом уголке Парижа вдруг открылась мне тихая безмятежность.

Я так хотел бы быть в эту минуту рядом с ней, показать ей все то, о чем она забыла.

Я медленно тронулся с места. Проститутки в летних нарядах бросали на меня изучающие взгляды. Поехал вдоль реки к мосту Сен-Клу, и вдруг в глаза мне бросился указатель: «Западное шоссе. Версаль. Сен-Жермен». Сен-Жермен!

Я оказался совсем рядом от того места, где Марианна покупала платья, где она, может быть, жила... Я свернул вправо, пересек по мосту Сену, проехал внизу к боковому ответвлению, ведущему в туннель Западного шоссе...

Она ждала меня... Не только в Кастельдефельсе, но и в Сен-Жермене тоже. Под небом Иль-де-Франс чувствовалось нечто, принадлежащее ей... И это нечто звало меня.

На шоссе я прибавил газу. Проехал первую развилку на Вокрессон и свернул у второй, той, что рядом с бывшей американской военной базой.

Спустя четверть часа я уже был в Сен-Жермене.

В маленьком городке пахло отцветшей сиренью. Здесь уже начинали укладываться спать, широко распахнув окна. Кое-где еще были открыты кафе. Я остановился на Замковой площади. Поставил машину у вокзальчика и сел на террасе кафе.

Слышно было, как где-то плачет ребенок, ревет радио, и все-таки вечер был легким и спокойным, напоенный запахами растений и струящейся из лесу прохладой.

Меня обслуживал старый ревматик-официант в белой куртке. Наверное, он начинал со дня открытия заведения, а теперь состарился и износился вместе с ним.

– Что вам угодно?

Пить не хотелось... Мой взгляд упал на разноцветную надпись «Мороженое».

– Мороженого!

– Клубничного, ванильного или мокко?

Безудержная страсть к мороженому досталась мне от моего детства. И как тогда, в сладостном предвкушении, я выдохнул:

– Клубничного!

Когда он вернулся с металлической вазочкой, увенчанной розовым куполом, в руках у меня была фотография Марианны.

– Скажите, пожалуйста...

– Что вам угодно?

– Вы давно живете в Сен-Жермене?

– Я здесь родился...

– Мне нужно кое о чем у вас спросить...

– С удовольствием отвечу, если смогу.

Я показал ему снимок.

Марианна была снята в купальнике. Она жмурилась от солнца. Слева на фотографии виднелся тростниковый навес в «Каса Патриота».

Старик сперва не понял, чего от него хотят.

– Посмотрите на женщину на этом снимке. Вы ее когда-нибудь видели?

Но вместо этого он, не скрывая удивления, посмотрел на меня. Убедился, что во мне нет ничего необыкновенного, и полез во внутренний карман своей белой куртки. Отыскав там наконец старые очки, водрузил их себе на нос. Только после этого официант взглянул на фотографию.